Найо Марш - Зеленоглазое чудовище [ Венок для Риверы. Зеленоглазое чудовище]
— Изо всей этой ерунды… — начал лорд Пестерн и был прерван.
— Наблюдение устанавливается, — продолжал Элейн, — над лордом Пестерном и членами его компании в ресторане, мистерами Веллером и Скелтоном… Думаю, это все. Благодарю вас, леди и джентльмены.
— Будь я проклят, если соглашусь с этим. Послушайте, Элейн…
— Сожалею, сэр. Боюсь, что буду вынужден настоять на своем решении.
— Джордж, ты не раз предлагал свои умозаключения представителям закона и всегда оказывался в дураках, — сказала леди Пестерн. — Пошли домой.
Лорд Пестерн неприязненно оглядел жену.
— У тебя с волос съехала сетка, — сказал он, — и что-то выпирает над талией. Следи за одеждой. Я всегда утверждал…
— Что касается меня, — обратилась леди Пестерн непосредственно к Элейну, — я готова принять ваши условия. Со мною, уверена, согласны моя дочь и племянница. Фелисите! Карлайл!
— Фокс, — бросил Элейн.
Леди Пестерн, полная достоинства, пересекла вестибюль и остановилась у дверей. Фокс разговаривал с одним из полицейских в штатском, который отделился от группы, расположившейся у входа в ресторан. Фелисите протянула руку Эдуарду Мэнксу.
— А ты разве не идешь, Нед? Ты не побудешь с нами?
Преодолев секундное замешательство, он взял ее руку.
— Дорогой Эдуард, — сказала от двери леди Пестерн. — Мы были бы вам так признательны.
— Конечно, кузина Сесиль, конечно.
Фелисите все еще держала его руку. Он посмотрел на Карлайл.
— Пошли?
— Да, конечно. Спокойной ночи, мистер Элейн, — сказала Карлайл.
— Спокойной ночи, мисс Уэйн.
Они вышли в сопровождении полицейского.
— Я хотел бы побеседовать с вами, мистер Скелтон, — сказал Элейн. — Все остальные, — он повернулся к оркестрантам и осветителю, — могут быть свободны. Вас известят, когда понадобятся ваши показания. Еще раз сожалею, что пришлось задержать вас так надолго. Всего хорошего.
Официанты и электрик ушли сразу. За ними разом поднялись музыканты.
— А как будет с Бризи? — спросил Хэппи Харт.
— Он крепко спит, но его придется разбудить. Я прослежу, чтобы его доставили домой.
Харт потоптался на месте и посмотрел на свои руки.
— Не знаю, что вы думаете, — сказал он, — но он в порядке. Я имею в виду Бризи. Хочу сказать, что он взвалил на себя чересчур тяжелую ношу. Он очень нервный. Страдает бессонницей. И принимал лекарство от нервов. Но у него все на месте.
— С Риверой он был в хороших отношениях?
— В хороших. Точно. Они ладили. — Музыканты заговорили разом, перебивая друг друга. Харт добавил, что Бризи был очень внимателен к Карлосу и здорово помог ему в Лондоне.
Все, кроме Скелтона, горячо поддержали слова Харта. Барабанщик стоял в стороне от своих коллег. А те смотрели на него. У высокого смуглого Скелтона были узкие глаза и длинный нос, маленький рот и тонкие губы. Он немного сутулился.
— Ну, если пока все, — с тревогой в голосе сказал Хэппи Харт, — то спокойной ночи.
— Мы записали все адреса, Фокс? Прекрасно. Благодарю вас. Спокойной ночи.
Оркестранты с инструментами в руках гуськом вышли. В прежние времена, когда такие заведения, как «Метроном», «Квэгс» и «Хангериа», работали до двух ночи, музыканты играли до закрытия, а потом, случалось, подрабатывали на вечеринках в частных домах. Все были лондонцами и принадлежали к той категории людей, что с бледными лицами и синевой на подбородке возвращаются домой, когда струи воды из громадных шлангов уже окатывают Пикадилли и Уайтхолл. Дети ночи, они спокойно укладывались в свои постели, когда на улицах уже дребезжали тележки первых молочников. Летом раздевались на рассвете под пронзительный гвалт воробьев. С таксистами, дежурными в туалетах, официантами и швейцарами они разделяли профессиональное разочарование в роде человеческом.
Элейн проводил их взглядом, затем кивнул Фоксу. Тот подошел к Сесару Бонну и Дэвиду Хану, которые томились у дверей кабинета.
— Джентльмены не возражают пройти к себе в кабинет? — осведомился он. Двое вместе с Фоксом скрылись за дверью.
Элейн повернулся к Скелтону.
— Итак, мистер Скелтон.
— Что за причина задерживать меня? — спросил Скелтон. — У меня, как у всех, есть дом. И, черт меня побери, если я чем-либо могу быть вам полезен.
— Очень сожалею. Мы доставляем вам неудобства, я понимаю, но помочь нам вы можете.
— Не вижу, каким образом.
Дверь конторы открылась, и из кабинета вышли два констебля, между которыми, подобно неуклюжей кукле висел Бризи Беллер. В лице ни кровинки, глаза полуоткрыты. Он дышал с хрипом и, словно обиженный ребенок, издавал жалобные звуки. За этой компанией шел доктор Кертис. Бонн и Хан наблюдали за процессией из кабинета.
— Все в порядке? — спросил Элейн.
— Да. Осталось только запихнуть его в пальто.
Полицейские поддерживали Бризи, пока доктор с трудом напяливал на него тесное, облегающее фигуру пальто. Во время этой операции дирижерская палочка Бризи упала на пол. Хан подошел и поднял ее.
— Вы не представляете, — сказал он, печально глядя на палочку, — как он был хорош. Сейчас на него больно смотреть.
Доктор Кертис зевнул.
— Эти ребята уложат его в постель, — сказал он. Если во мне больше нет нужды, то я пошел, Рори.
— Счастливо, — попрощался Фокс и вернулся в кабинет. Полицейские, волочившие Бризи, удалились.
— Замечательная картинка для соседей, — зло сказал Скелтон, — видеть, как первоклассного дирижера тащат домой двое лбов из полиции.
— Они будут очень тактичными, — отозвался Элейн. — Присядем?
Скелтон сказал, что уже насиделся до онемения седалища.
— Бога ради, давайте приступим к делу. С меня достаточно. В чем вопрос?
Элейн вынул записную книжку.
— Вопрос о дополнительной информации, — сказал он. — Мне думается, вы можете ее дать. И давайте действительно приступим к делу.
— Почему я? Мне известно не больше, чем другим.
— Неужели? — неопределенно проговорил Элейн и посмотрел на потолок. — Как вам нравится в качестве барабанщика лорд Пестерн?
— Бездарь. Что из того?
— Другие тоже так считают?
— Да, естественно. Дешевый трюк. Потому что Беллер — сноб. — Скелтон сунул руки в карманы и принялся расхаживать взад-вперед, как будто обуреваемый негодованием. Элейн ждал.
— Когда случается что-то наподобие сегодняшнего, — громко заговорил Скелтон, — сразу становится видно, как все прогнило. Я не стыжусь своей работы. Да и с какой стати мне стыдиться, черт возьми? Работа непростая, но мне нравится. Приходится попотеть, и не слушайте, если кто-то говорит вам, что даже в самой хорошей музыке, которую мы играем, ничего нет, — он говорит ерунду. В ней много чего есть. Ум и нелегкие раздумья стоят за каждой вещью.
— Я ничего не понимаю в музыке, — сказал Элейн, — но мне думается, что с технической точки зрения вашу музыку можно назвать чисто интеллектуальной. Или я несу вздор?
Скелтон пристально посмотрел на Элейна.
— Вы недалеки от истины. Конечно, многое из того, что нам приходится исполнять, — мусор. Им, — он кивнул головой в сторону ресторана, — это нравится. Но есть совсем другие вещи. Доведись мне выбирать работу, я стал бы последователем Маккоя. В стране, где жизнь устроена по-человечески, это несложно. И я смог бы сказать: «Вот что я могу, и это лучшее из того, что умею» — и пойти по верному пути. Я коммунист, — во весь голос заявил он.
Элейн вдруг совершенно отчетливо увидел перед собой лорда Пестерна, промолчал, и Скелтон заговорил снова:
— Понимаю, что работаю на самую гнилую часть общества, но что я могу изменить? Такова моя работа, и я обязан ее выполнять. Ну а это дело! Старый, дошедший до точки наркоман позволяет лорду делать из себя дурака на моих инструментах, да еще они на пару придумывают какие-то заплесневелые фокусы! Могло ли мне такое понравиться? Где же тогда мое самоуважение?
— Как оно все получилось? — спросил Элейн.
— Бризи придумал это, потому что…
Скелтон замолчал и подошел к Элейну.
— Слушайте, какой помощи вы от меня ждете? Что вы хотите?
— Как и лорд Пестерн, — чуть ли не весело сказал Элейн, — я хочу знать правду. Беллер, по вашему утверждению, придумал это, потому — что?
— Я вам уже сказал: Беллер — сноб.
— А остальные согласились?
— У них нет никаких принципов. Да-да, конечно, согласились.
— А Ривера, например, не возражал?
Скелтон густо покраснел.
— Нет.
Элейн увидел, как оттопырились карманы Скелтона — он сжал кулаки.
— А почему?
— Ривера обхаживал девицу. Приемную дочь Пестерна. Хотел выглядеть героем в глазах старика.
— И это вас очень разозлило, верно?
